Под сенью чайного листа [litres] - Лиза Си

направляюсь прямо к дому Цытэ. Дверь открыта, и я вхожу без стука. Цытэ сидит одна за столом с чашкой чая и кипой бумаг. Она одета в тот же наряд, в котором прилетала в Гуанчжоу на мою свадьбу. Дождь стучит по крыше, но в остальном я слышу лишь отголоски пустоты. Мы здесь только вдвоем.

– Мне было интересно, когда ты сюда заявишься, – говорит она, даже не поднимая глаз.

Записка от Хейли к Джейд, 18 мая 2007 года

Джейд!

Почему вы с Жасмин так грубы со мной? Ты даже не смотришь на меня в классе, но я вижу, как ты передаешь записки Жасмин. Ты сказала, что в следующие выходные ты, Жасмин и я вместе поедем в Старый город и будем там тусоваться. Типа, мы втроем купим одинаковые наряды, чтобы быть похожими друг на друга. А еще что в следующем году мы должны попросить наших мам и пап подарить нам тамагочи на выпускной в шестом классе, чтобы мы могли вместе за ними ухаживать.

Ты заявила, что я «понаехавшая», потому что, в отличие от тебя, не родилась в Штатах. Я возразила, что Жасмин тоже не родилась здесь, а ты сказала, что это неважно, потому что ее родители – настоящие китайцы, в отличие от моих. Мы все трое китаянки, и ты это знаешь. Мы с тобой были лучшими подругами с детского сада. Когда мы перешли в школу Уэстридж в четвертом классе, ты обещала, что мы и впредь будем лучшими подругами. Когда я ночевала у тебя дома, ты говорила, что мы как близняшки. Ты лгунья! И кстати, я не коротышка и не малявка. А вот ты самая настоящая злюка!

Хейли

Одна длинная цепь жизни

Цытэ холодно смотрит на меня. Она выглядит как всегда, но впервые я вижу ее другими глазами.

– Ты всегда меня недооценивала, – говорит она. – С тех пор как мы были девочками, ты вела себя так, будто умнее меня.

– А ты всегда кичилась своим богатством, но я думала, что мы подруги.

– Ты ничего не понимаешь, Лиянь.

Ее прерывает крик духовного жреца:

– Цытэ! Лиянь! Выходите!

Закон акха не позволял мне устраивать разборки с Цытэ без свидетелей, хоть я и надеялась побыть с ней наедине. Цытэ кивает. Она надевает дождевик, выходит на улицу и открывает зонтик. Я следую за ней. Я промокла до нитки, но благодарна дождю за то, что он постоянно омывает меня. Рядом с нами, в грязи, стоят рума и нима, мои А-ма и А-ба, три моих брата, их жены, все их дети и все остальные жители деревни. Некоторые одеты по западному образцу и, как Цытэ, раскрыли зонтики.

Другие, в том числе мои родители, носят плащи из листьев. Рума и нима не надели свои церемониальные одежды, хотя рума принес посох. Я бросаю взгляд на мужа, который не знает слова акха. Ему придется следить за происходящим исключительно по языку тела и настроению людей. Это осознание отнимает у меня часть сил.

– Все, что вы хотите сказать друг другу, должно быть сказано при всех, – начинает рума, – потому что ваши действия вывели лес и всех его обитателей из равновесия.

– Я не сделала ничего плохого! – возражаю я.

Цытэ тычет в меня пальцем:

– Это она виновата!

– Я не…

Цытэ перебивает:

– Она обвинит нас в изготовлении поддельного чая. Но мы занимались искусственной ферментацией, как показал нам господин Хуан много лет назад!

Я поднимаю руку, останавливая ее:

– Пожалуйста, не вкладывай чужие слова в мои уста. В ферментации листьев нет ничего плохого, если только все делать правильно, чтобы получился хороший продукт. Именно так и было в Лаобаньчжане, и именно такой чай ты присылала мне. Но наклеивать поддельную этикетку на некачественный чай, изготовленный здесь, говорить, что он из Лаобаньчжана, и продавать эту подделку клиентам по завышенной цене? И все это в мое отсутствие. А теперь я еще и виновата?

Цытэ отмахивается:

– Все так делают, не только наша деревня!

– Да, многие деревни производили фальшивки, – парирую я, – но это не значит, что так правильно. Мы – акха. Мы не обманываем!

– Лиянь! – восклицает какой-то мужчина. – Не все согласились на ее требования.

– Мы тоже отказались, – добавляет женщина рядом с ним.

– Наша семья отказалась продать ей маоча или сдать в аренду нашу землю, – говорит Старший брат, и еще несколько человек качают головами, давая понять, что тоже устояли.

Я слышала, что Цытэ сдавала землю в субаренду, но не знала, в каких масштабах.

– Если бы Лиянь не потребовала отправить в ее магазин целую гору чая, – защищается Цытэ, – ничего бы не случилось. Мы просто старались удовлетворить ее спрос. Она жаждала разбогатеть!

Хотелось бы, чтобы до этого не дошло, но я вижу в Цытэ что-то новое. Она умна и эгоистична. Надеюсь, я смогу достучаться до той девушки, которую знала раньше.

– Цытэ, – говорю я, касаясь ее руки. – Ты же знаешь, что все было не так. Я доверилась тебе, моей старшей подруге, чтобы ты помогла мне. У нас есть кое-что ценное, что можно продать, но ты все испортила.

Она отстраняется, как раз когда кто-то из толпы кричит:

– Кто ты такая, чтобы указывать нам, как вести дела?

Люди ропщут. Я боюсь, что они мне не доверяют.

– Мы все выиграли от популярности пуэра, – говорю я. – Я пыталась поделиться с вами своей удачей…

– Она чужачка! – с вызовом произносит Цытэ.

– Да, я жила в другом месте, но ответьте мне: сколько она заплатила за искусственно ферментированный чай, который завернули в поддельную бумагу, хоть вы и знали, что готовый продукт вовсе не из Лаобаньчжана?

Безликий голос отвечает:

– Две тысячи юаней за килограмм.

– Приличная сумма. Но знаете, сколько, по ее словам, она заплатила крестьянам в Лаобаньчжане? Три тысячи юаней. По меньшей мере она крала у меня по тысяче юаней за килограмм поддельного пуэра. Сейчас, когда мы собрались вместе, только один человек знает, сколько она просила покупателей заплатить за тот же чай. В десять, двадцать, пятьдесят раз больше, чем она заплатила вам?

Снова слышится ворчание, но на этот раз я чувствую, что ситуация меняется.

– Цытэ заработала кучу денег, нарушая закон акха, – продолжаю я. – Я тоже заработала много денег. Но и ваши жизни улучшились. Новые дома. Электричество. Мотоциклы. Каждый из нас должен взять на себя часть ответственности. Но эти подделки навредили всем. Цена на пуэр упала вдвое и продолжает падать.

– Это неправда!

– Как мы можем тебе доверять?

– А ей и не стоит доверять, – вклинивается Цытэ. – У